Рубенс. «Пир Ирода». За что ребенка называют иродом?

Слово «ирод» знакомо многим: оно заменяет ругательство. Например, мать, обращаясь к своему напроказившему сыну, говорит: «Ух ты, ирод какой!». Очень может быть, она и не знает, кто такой Ирод, именем которого она обзывает своего любимого сыночка.

Ирод – царь Иудеи, историческое лицо. Прославился своей жестокостью: приказал убить всех новорожденных в Вифлееме. За что? Пророк напророчил, что в Вифлееме родился царь Иудейский. Зачем царю конкуренты? Вот он и решил задачу.

Рубенс, Избиение младенцев, 1610 год, 142х182 см, The Thompson Collection at the Art Gallery of Ontario, Канада 

Его сын - Ирод Антипа – тоже прославился: обезглавил Иоанна Крестителя. Иоанн Креститель - проповедник крещения, предшественник Иисуса Христа. Вот как об этом рассказывает в «Иудейских древностях» Иосиф Флавий:

Рубенс, Избиение младенцев, фрагмент «Мать защищает дочь и внука»

«Ирод умертвил этого праведного человека, который убеждал иудеев вести добродетельный образ жизни, быть справедливыми друг к другу, питать благочестивое чувство к Предвечному и собираться для омовения.

При таких условиях (учил Иоанн) омовение будет угодно Господу Богу, так как они будут прибегать к этому средству не для искупления различных грехов, но для освящения своего тела, тем более, что души их заранее уже успеют очиститься.

Так как многие стекались к проповеднику, учение которого возвышало их души, Ирод стал опасаться, как бы его огромное влияние на массу (вполне подчинившуюся ему) не повело к каким-либо осложнениям. Поэтому тетрарх предпочел предупредить это, схватив Иоанна и казнив его раньше, чем пришлось бы раскаяться, когда будет уже поздно.»

Вскоре после казни Иоанна войска Ирода были разгромлены.

«Иудеи были убеждены, что войско Ирода погибло в наказание за эту казнь, так как Предвечный желал проучить Ирода.»

Рассказ о гибели Иоанна Крестителя есть и в евангелии от Марка. Версия отличается от первой подробностями семейной жизни Ирода (не подтвержденными и не опровергнутыми другими источниками):

«Сей Ирод, послав, взял Иоанна и заключил его в темницу за Иродиаду, жену Филиппа, брата своего, потому что женился на ней. Ибо Иоанн говорил Ироду: не должно тебе иметь жену брата твоего.» (Марк, гл. 6)

Филипп - сводный брат Ирода. Как видно, грехом (если не сказать – преступлением) Иоанн считал то, что Ирод женился на жене своего брата (при живом Филиппе!). Если бы это были частные беседы, скажем, за чаепитием вдвоем! Раз об этом пишет евангелист, значит, Иоанн говорил об этом народу не один раз, тыкая пальцем в разврат правителя.

Мог Ирод казнить Иоанна немедленно? Скорее да, чем нет. Но Иоанн был известен, у него был последователи, и казнь могла иметь для Ирода неприятные последствия – бунт или нечто-то подобное. А может быть, его не особо трогали проповеди Иоанна.

« Иродиада же, злобясь на него, желала убить его; но не могла» – здесь все ясно: Иоанн мешал наслаждаться супружеством, а устранить проповедника – не было власти.

«Ибо Ирод боялся Иоанна, зная, что он муж праведный и святой, и берёг его; многое делал, слушаясь его, и с удовольствием слушал его» - берег, и поэтому посадил? Весьма сомнительно, чтобы он приходил к Иоанну за советами в тюрьму и выслушивал эти советы с удовольствием.

«Настал удобный день, когда Ирод, по случаю дня рождения своего, делал пир вельможам своим, тысяченачальникам и старейшинам Галилейским, — дочь Иродиады вошла, плясала и угодила Ироду и возлежавшим с ним; царь сказал девице: проси у меня, чего хочешь, и дам тебе; и клялся ей: чего ни попросишь у меня, дам тебе, даже до половины моего царства.»

(Вот это очень странный оборот: «удобный день». Для чего удобный? Между прочим, в те времена день рождения отмечался только царственными особами. Рядовые граждане, а тем более рабы, и не думали о том, чтобы собрать гостей по поводу своего появления на свет.)

Ирод не был отцом Саломеи, Саломея была его падчерицей. Учитывая склад характера Ирода и царившие в то время нравы можно представить, что Саломея могла покорить отчима не только пляской. Надо думать, что Саломея танцевала очень хорошо, превосходно, скажем так, соблазнительно, поэтому за танец (скорее всего, это был «танец живота») отчим готов был отдать половину царства! А может быть, Ирод слишком много принял на грудь и пообещал по пьяни?

«Она вышла и спросила у матери своей: чего просить?»

Девушка была умная! У нее хватило соображения не просить полцарства – вряд ли дадут!

«Та отвечала: головы Иоанна Крестителя. И она тотчас пошла с поспешностью к царю и просила, говоря: хочу, чтобы ты дал мне теперь же на блюде голову Иоанна Крестителя.»

Мама и дочка (ну, очень милые дамы!) вступили в сговор: уничтожить Иоанна Крестителя. Главное в точку: убрать одного – другие замолчат. Девочка быстренько-быстренько вернулась к пирующему царю и попросила голову Иоанна.

«Царь опечалился, но ради клятвы и возлежавших с ним не захотел отказать ей. И тотчас, послав оруженосца, царь повелел принести голову его.»

Царь – человек слова. И дочка любимая. Да и жена уже голову просверлила своими занудскими разговорами. А потом публичное обещание – это как карточный долг. Ну, будет одной головой меньше? Зато какое удовольствие ближним! И честь соблюдена! Наверное, он еще и вздохнул с облегчением – не надо отдавать полцарства.

«Он (оруженосец) пошел, отсек ему голову в темнице, и принес голову его на блюде, и отдал ее девице, а девица отдала ее матери своей».

«Принес на блюде» - важная деталь: не в мешке, не за волосы притащил. Подал к столу, как изысканное блюдо. И это блюдо еще и по рукам пошло: от дочери к матери.

Рубенс, Пир Ирода, 1635 год, 208х269 см, Шотландская национальная галерея, Эдинбург, Шотландия

Рубенс изобразил передачу блюда из рук дочери Саломеи в руки жены Иродиады. Для самого Ирода момент не очень радостный. Его лицо выражает не то гнев, не то страх. Иродиада держит в руках вилку и поправляет голову Иоанна (чтобы Ирод мог ее как следует рассмотреть?).

И никто из гостей не выразил никакой тревоги или огорчения, на лицах – только любопытство: как выглядит голова первого врага правителя? А девочки-то просто светятся улыбками удовольствия. На десерт уже несут жареного павлина. Пир продолжается!

Евреи пережили смерть Иоанна Крестителя спокойно (по крайней мере, в евангелиях ни о каких волнениях не упоминается).

Саломея после этого танца сделала блестящую карьеру: вышла замуж за своего дядю, а когда он умер - вышла замуж за двоюродного брата по матери, родила троих сыновей. Была царицей, чеканила монету. Сохранились монеты с её изображением.

Рубенс, Пир Ирода, фрагмент "Иродиада вилкой поправляет голову Иоанна"

Монета с портретом Саломеи

О виновницах трагического события мало кто помнит, Иоанна Крестителя почитают во всем христианском мире, а заботливые мамочки продолжают величать своих отпрысков «иродами».

Рубенс, Борей и Орифия

Когда вам впервые встретилось это имя – Борей? Может быть, в розовом детстве вы услышали сказку о ветре и солнце? Ветер, которого звали Борей, сказал, что он сорвет с путника его теплый плащ. Но путник только крепче закутывался, а плащ не отдавал. Солнце сказало, что оно заставит путника снять плащ, не прилагая таких усилий. Выглянуло из-за туч, пригрело – и путник, естественно, снял плащ. Идея – нет надобности добиваться чего-то силой, всегда есть возможность получить желаемое другим способом и ко взаимному удовольствию дающего и берущего.

У древних греков Борей – это не просто ветер, это бог холодного ветра, бог бурь и гроз, снега и града, морских ураганов и землетрясений. И он не был склонен добиваться
чего-то добром.

Рубенс, Борей похищает Орифию, 1620 год, 146х140, Akademie der Bildenden Künste, Gemäldegalerie, Вена

Борей был в числе персонажей, которых рисовали и лепили с древности. До нашего времени дошли вазы с изображением Борея и Орифии.

И Рубенс нарисовал картину «Борей похищает Орифию»: седой старик с крыльями в воздухе, сжимая в объятиях молодую цветущую женщину. Вокруг этой пары вьются ангелочки с белыми шариками в руках, а на небе - какие-то белые точки.

Старик – это, ясное дело, Борей. А вот ангелочки – не совсем ангелочки, это ветерки. Но ветерки не теплые и ласкающие, а холодные, со снегом. Белые точки – это градины и снежинки, а шарики – это снежки.

Голова Борея 

Ангелочки играют в снежки

Орифия 

Борей – сын бога звездного неба и богини утренней зари, то есть, бог по происхождению. (Он много чего сделал, но прославился тем, что когда персидский царь Ксеркс осадил Афины, он поднял бурю и разметал 400 кораблей персов. Афиняне верили, что их молитвы были услышаны Бореем, и поставили ему храм на той реке, с берега которой Борей уволок Орифию.)

Орифия - дочь афинского царя, принцесса. Борей предлагал ей руку и сердце несколько раз, но получал отказ. (Видимо, до нее доходили слухи о его характере, о его холодности. И ей вовсе не хотелось соединяться с глыбой льда или горой снега. Хоть она и была принцессой, ей просто хотелось человеческого тепла, а не божественного мороза.)

И вот обиженный Борей рассуждает сам с собой - ну, совсем как ребенок:

«Гоню облака я унылые - силой,
Силой колеблю моря и кручу узловатые дубы,
И укрепляю снега, и градом поля побиваю.
Тот же я, если своих настигну братьев под небом, -
Ибо там поприще мне, - с таким побораю усильем,
Что небеса до глубин от наших грохочут сражений
И грозовые огни из туч исторгаются полых.
Тот же, когда я вношусь в подземные узкие щели,
В ярости спину свою под своды пещер подставляю,
Мир весь земной и Аид тревожу великим трясеньем.»

(Овидий, Метаморфозы)

Кому нужна эта речь, кому интересны эти откровения? Самому Борею. Бог настраивает себя, убеждает себя в своих возможностях, в своей силе. Сработало: похитил, украл, стащил предмет своих мечтаний.

Греки пишут, что Борей «взял» Орифию в тот момент, когда она танцевала на цветочном поле со своими подругами. Еще есть слухи, что Борей свою будущую жену перед похищением изнасиловал. [Statius, Thebaid 12. 630 ff (trans. Mozley) (Roman epic C1st A.D.):"[The river] Elisos who privy to Oreithyia’s rape concealed beneath his banks the Thracian lover [Boreas].")]

Борей с сосульками на голове. Фрагмент древнегреческой вазы. В центре – Борей бежит, справа – надувает щеки.

Вот этот момент похищения и написал Рубенс. Орифия извивается, пытается освободиться от нежелательных ласк, но... Все-таки, ее украл бог, и сопротивление бесполезно.

У Рубенса и Борей, и Орифия окутаны какими-то накидками, покрывалами, но это никак не одежда (так – у Рубенса; древние греки были рациональнее – и Борей, и Орифия в хламидах; совсем от холода не спасают, но все-таки).

Так изображали похищение Орифии древние греки. Борей держит в объятиях Орифию, а она пытается выскользнуть из его рук.

На древнегреческих вазах Борей моложе, кое-где его изображают с сосульками на волосах. Рубенс как бы шел по логической цепи: сосульки - снег – седой – старик. Здесь возникает возможность такого толкования сюжета: старик и молодая. И вместо жара молодости она получает холод старости. Хотя старик еще достаточно мощный физически и старается изо всех сил: вон как надувает щеки. (Вообще-то, Овидий не упоминает о возрасте Орифии, а о возрасте бога вообще бессмысленно говорить. Но так их представил художник, и в результате получился неравный брак.)

Борей – жестокий бог. Вы посмотрите на ангелочков со снежками в руках: они летят при температуре ниже нуля! Борей просто может ее заморозить! Ему положено быть раздетым, он – бог холода . А каково это ей – без одежды на морозе? Сколько можно пробыть в такой неблагоприятной для любви атмосфере? (Правда, с ними ничего не случилось. Как доносят легенды, у них потом было четверо детей. Кстати, может быть из этой легенды берет свое начало выражение: «Ветром надуло».)

Борей тащит Орифию в холод, в лед, в неизвестность...

Рубенс, «Альбоин и Розамунда». Смертельный пир?

Представьте себе стадо приматов в доисторические времена. Еще нет никаких предметов быта. Но уже какое-то сознание пробуждается: топоры, копья, иглы и прочая проникают в жизнь. А посуда? Когда она появилась? Не зря археологи собирают черепки – они пытаются выяснить, когда глина начала служить человечеству. А из чего приматы пили в дочерепковые времена? Глины нет, нет посуды, а из ладошки неудобно: много не наберешь и проливается. Кто-то однажды черпнул воду черепом съеденного собрата. И началось: они начали делать чашки. Слегка подрубил черепок – и готово (заметили, что происхождение слов «череп», «черпать» - от «черепка»; хотя может быть и наоборот).

Обычай делать питейные сосуды из черепов держался очень долго (а где-то в дикой Африке, вероятно, он существует до сих пор). И объяснялось это не столько отсутствием другой посуды – уже была и глиняная, и медная, и серебряная, - а желанием продлить ощущение победы над противником, чувство торжества!

История, которую нам поведал Рубенс в своей картине «Альбоин и Розамунда», как раз восходит к такому обычаю.

Рубенс, Альбоин и Розамунде, 1615, 132х202 см, Kunsthistorisches Museum, Gemaeldegalerie, Вена, Австрия

В центре – стол, за столом сидит женщина в богатом одеянии, шитом золотом, в высоком коническом головном уборе. Это – царица Розамунда. Перед ней на коленях – другая женщина, она протягивает поднос, на котором стоит кубок. Мужчина в красном с подобием короны на голове – это царь Альбоин. Он показывает пальцем на кубок, в его лице и позе можно увидеть некоторую настойчивость, даже угрозу. Розамунда как бы отшатывается назад и отталкивает от себя кубок.

Альбоин – царь лангобардов, племени, которое за охрану Восточной Римской империи (Византийской империи) получило земли на ее рубежах. Это племя жило на реке Драва, притоке Дуная, на границе с нынешней Италией (лангобарды - длиннобородые, первые сведения о них датируются пятым веком нашей эры).

Альбоин был завоеватель (между прочим, женатый на дочери короля франков), который после победы над гепидами в короткий срок подчинил себе почти всю Италию. «Тогда лангобарды увезли с собой столь большую добычу, что сделались обладателями огромнейшего богатства. Племя же гепидов так пало, что с того времени они не имели уж более никогда собственного короля...» (Paulus Diaconus, Павел Диакон, История лангобардов)

При завоевании Италии все города, которые оказывали сопротивление лангобардам, разорялись дотла. И тем не менее, «имя же Альбоина прославилось везде и всюду так, что даже и до сих пор его благородство и слава, его счастье и храбрость в бою вспоминаются в песнях у баваров, саксов и других народов, говорящих на том же языке.»

Мало того, разделение Италии на крупные области (северная – владения лангобардов, средняя -раздробленная на несколько герцогств, южная – под Византией) сохранялось более 1000 лет!

Розамунда – дочь короля гепидов, еще одного из германских племен. Ее отец был убит в сражении с Альбоином, и Альбоин взял Розамунду в плен, а когда умерла его жена, сделал ее своей женой. Племена, о которых идет речь, были сродни варварам, и обычаи у них были варварские. Альбоин сделал из черепа отца Розамунды кубок.

Вот что рассказывает о дальнейших событиях историк: «Однажды в Вероне Альбоин, веселясь на пиру и оставаясь там дольше, чем следовало бы, приказал поднести королеве бокал, сделанный из черепа его тестя, короля Кунимунда, и потребовал, чтобы она выпила «вместе со своим отцом».

И вот когда Розамунда осознала это, сердце ее поразила жгучая обида, которую она была не в силах подавить; в ней зажглось желание убийством мужа отметить смерть своего отца. И вскоре она вступила в заговор об убийстве короля с Гельмигисом, оруженосцем короля и его молочным братом. Гельмигис посоветовал королеве вовлечь в заговор Передея, человека необычайной силы.

Но когда Передей не захотел согласиться на соучастие в таком тяжком злодеянии, королева ночью легла в кровать своей служанки, с которой Передей находился в преступной связи; а он, ни о чем не подозревая, пришел и лег вместе с королевой.

И вот, когда блудодеяние было совершено, и она спросила его, за кого он ее принимает, а он назвал имя своей наложницы, за которую ее принял, то королева ответила: «Вовсе не та я, за кого меня принимаешь, я - Розамунда! Теперь, Передей, ты совершил такое преступление, что должен или убить Альбоина, или сам погибнуть от его меча».

И тогда он понял, какое преступление совершил, и был вынужден согласиться на участие в убийстве короля, на что добровольно не мог решиться.

Около полудня, когда Альбоин прилег отдохнуть, Розамунда распорядилась, чтобы во дворце была полная тишина, тайком унесла всякое оружие, а меч Альбоина туго привязала к изголовью кровати, так чтобы его нельзя было поднять или вытащить из ножен и затем, по совету Гельмигиса, эта чудовищно жестокая женщина впустила убийцу Передея.

Альбоин внезапно проснувшись, ощутил опасность, которой подвергался, и мгновенно схватился рукой за меч; но он был так крепко привязан, что Альбоин не в силах был его оторвать; тогда, схватив скамейку для ног, он некоторое время защищался ею; но увы - о горе! этот доблестный и отважнейший человек не мог одолеть врага и погиб как малодушный...»

Историк пишет, что «он, который завоевал себе величайшую воинскую славу победой над бесчисленными врагами, пал жертвой коварства одной ничтожной женщины». Очевидно, что Альбоин пал жертвой собственных страстей, необузданного желания властвовать, подавлять, унижать. Да и его жена была не слабой по характеру: она не пожелала терпеть такое издевательство, задумала и организовала уничтожение сатрапа.

Розамунда успела выйти замуж за Гельмигиса, который помог ей убить Альбоина. Но недолги были радости: армия не поддержала нового царя, они бежали и покончили жизнь самоубийством.

Очень замысловатые ходы: переспать с оруженосцем, чтобы он убил мужа, а потом выйти замуж за молочного брата мужа. А насколько расчетливы и неприхотливы были правители: неважно, что женщина минуту назад побывала в постели с другим, важно, какой политический капитал она принесет (это о Гельмигисе).

И есть ли в этой истории кто-либо, достойный сочувствия?

Рубенс, Отшельник и спящая Анжелика

У Рубенса есть картина, которая называется «Анжелика и отшельник». Как-то по названию сразу проявляются сцены из средневековой поэмы Ариосто «Неистовый Роланд». Надо сказать, что и сама поэма может быть названа неистовой: столько там героев, дейстующих лиц всяких приключений! Не перечесть. Причем так: одно приключение еще не закончилось – началось другое. Еще не улеглись в памяти имена героев – появляется куча новых. Эти герои не успели сесть на коней в Европе – как росчерком пера автор отправляет их куда-нибудь в Индию, а того лучше – в Китай.

Вот что пишет Ариосто:

«Мне припомнилась милая Анжелика:
Как она от него пустилась в бегство
И в том бегстве повстречала
отшельника.»

Анжелика возникла внезапно, но по ходу повествования становится ясно, что ее преследует (или ей так кажется) Ринальд. Он влюблен в нее до безумия, он крушит все на своем пути, преследуя её. Дело происходит в Испании, бежит она во Францию (ближе укрыться просто негде!). Она пробивается к морю, расспрашивая у всех и каждого, как туда добраться.

И тут ей попадается отшельник, старик, воспламенившийся при виде молодой красавицы. В его голове зреет план: заманить, уговорить, соблазнить! Он ей что-то объясняет, а сам (о, коварный!) призывает на помощь адские силы. К нему приходит хоровод чертенят, одного из которых старик уговаривает вселиться в лошадь, на которой едет Анжелика. И этот бес сначала тащит молодицу в море, а потом – на берег, в обозначенное этим подобием дьявола место.

Это продолжается несколько дней. Измотанная борьбой с лошадью, Анжелика уже не кажется живой: «Женщина ли это, живая и во плоти, Или камень, крашеный под женщину». Рыдания, слезы, упреки к судьбе:

«Ты гнала меня из царского дома,
И нет мне пути назад;
Ты взяла мою честь, и это горше:
Нет на мне греха,
Но каждый недобрый скажет:
Я бездомна, а стало быть, бесстыдна.»

Она перечисляет все свои потери и спрашивает, зачем она осталась живой, почему море не стало ей могилой?

«Для каких еще мук
Бережешь ты меня в живых?»

В это время появляется ее Иван Сусанин, отшельник. Он терпеливо ждал своего часа, когда Анжелика выплывет на берег. Он изображает из себя само смирение, и Анжелика понемного приходит в себя. Она начинает рассказывать ему свои приключения, а он?

«Говорит ей старец утешные слова,
Благолепные и добрые,
А повадливой рукой
То ей тронет грудь, то влажные щеки,
А потом забирает смелей,
А она осторожно негодует,
Кулачком колотит ему в грудь, отбивается,
И в лице ее — честный румянец.»

Старик, не долго думая, достает какое-то зелье, брызгает ей в глаза – и она уже спит перед ним.

«Он ее обнимает, гладит всласть,
Она спит и не в силах противиться;
Он целует ее в рот, целует в грудь —
Их в укромном месте никто не видит.
Но споткнулся его конек,
Был он телом слабей желания...
Седок пробует и так и сяк —
Все не вскинуть ему ленивца:
Тщетно он затягивает узду —
Тот не вздымет понурую голову.
Наконец, без сил
Рядом с сонною он падает в сон...»

Не судьба. Только распалился - и утомился. И Анжелика не понесла нежеланного урона.

Подытожим: красавица и старик, берег моря, она только что из воды, после путешествия в неделю. А что мы видим на картине? Роскошная подушка. Яркокрасное покрывало. Газовая накидка. Старик, действительно, древний: горбатый, с впалыми щеками. Да еще, наверное, беззубый (тут уж, конечно, без снотворного не обойтись).

Она разметалась так, как будто ей жарко. А он – в своей отшельнической робе, с капюшоном. Ну, куда с холодной кровью к такой горячей красавице?

Сюжет достаточно распространенный, в разных вариантах он повторяется у разных художников, и у Рубенса есть несколько полотен с тем же мотивом. Но этот случай интересен тем, что название определяет картину как эпизод определенного сочинения. А содержание не подтверждает этого!

Рубенс, Отшельник и спящая Анжелика, 1626, 43х65 см, Kunsthistorisches Museum, Вена, Австрия

Вам не кажется, что усыпленный человек не может так безмятежно спать? И вообще, тот, кто только что заснул, не лежит в такой раскиданной позе. Между прочим, после шести дней в море как должны выглядеть волосы Анжелики?

Художник изобразил ее так, что зритель вообще не видит прически (если не разглядывает картину очень внимательно). Взгляд сначала падает на живот и ниже, потом на грудь, на голову девушки и ее волосы. Только после этого начинает проявляться старец. Ну, а для того, чтобы разглядеть беса, который его попутал, надо присмотреться к правому верхнему углу.

Несколько странно выглядит большая подушка под Анжеликой. Вроде подушка, а посмотришь внимательнее – напоминает дельфина. И даже скорее какое-то чудище: то ли хвост, то ли ус у нее под рукой и какое-то подобие глаза (или еще чего-нибудь). Из-под красного одеяла под Анжеликой выглядывает какое-то животное с плоской мордой - не то бегемот, не то крокодил. А на что опирается бес? Похоже, что на ствол дерева. Но его рука почему-то лежит на подушке, как бы подвигая ее под Анжелику.

Что абсолютно точно – ни песка прибрежного, ни пещеры. Можно предположить, что это набросок, этюд (размер полотна 43х66 см). Связан ли он с «Неистовым Роландом»? Скорее нет, чем да. Вероятно, название «Анжелика и отшельник» дал не Рубенс, а коллекционеры, через чьи руки проходила картина. А нам только остается гадать: что хотел показать нам художник?

А может быть, Рубенс сам дал название картине? (Картина датируется 1626 годом - годом смерти Изабеллы, первой жены Рубенса. В эти годы Рубенс пишет историю Екатерины Медичи, и на его полотнах в количестве появляются те самые женщины, которых потом назовут «рубенсовскими»). Тогда обнажаются его скрытые страхи: а вдруг с ним будет то же самое, что с отшельником, что будет только желание, а возможности не будет? 

А чертенок в углу – аллегория чего-то непотребного, грязного – уж не напоминание ли о греховности старческих желаний? Если это так, то и смутные фигуры – подушка и покрывало – выглядят как предупреждение о безобразных последствиях такой связи. И само полотно – очищение от греха и предупреждение самому себе?